Чего боялись советские танкисты и как боролись со страхом?
Источник: книга «Я дрался на Т-34» — Артем Драбкин.
Интересно, что многие танкисты-ветераны сталкивались с фактами предчувствия людьми своей близкой гибели: «Машину моего сослуживца Шульгина разнесло прямым попаданием тяжелого снаряда, видимо выпущенного из морского орудия. Он был постарше нас и предчувствовал свою гибель. Обычно он был веселым, острил, а за 2 дня до этого полностью в себя ушел. Не беседовал ни с кем. Как будто отключился».
С подобными случаями встречались и Кириченко Петр Ильич, и Глухов Николай Евдокимович. Ария Семен Львович вспоминает сослуживца, который, предчувствуя грозящую опасность, несколько раз спасал его от смерти. В то же время следует отметить, что среди опрошенных ветеранов не было суеверных людей. Вот как описывает ситуацию на фронте Брюхов Василий Павлович: «Некоторые танкисты за несколько дней перед боем не брились. Другие считали, что нужно обязательно сменить белье, а некоторые, наоборот, – не переодеваться. В этом комбинезоне он цел остался, он его и бережет. А откуда эти приметы появлялись? Молодое пополнение приходит, в 2-3 боя сходили – половины нет. Приметы им не нужны. А кто выжил, он что-то запомнил: «Ага, я вот оделся. Не побрился, как обычно» – и начинает эту примету культивировать потом. Ну а если во второй раз подтвердилась – все, это уже вера».
Вспоминает Железнов Николай Яковлевич: «Летом 43 года армия сосредоточилась юго-западней Сухиничей. Вот тут я принял свой первый бой, а он был самым страшным. Меня часто спрашивают: «Вы боялись?» Я скрывать не буду – я боялся. Страх появлялся перед атакой, когда включаешь переговорное устройство и ждешь команду: «Вперед!!!» Одному только Богу известно, что ждет тебя через 5-10 минут. Попадут в тебя или не попадут. Сейчас ты молодой, здоровый, и тебе хочется жить, а надо идти в танковую атаку, где через пару минут тебя может не стать! Нет, трусить, конечно, мы не трусили. Но каждый из нас боялся. А в атаке включалась какая-то неуловимая дополнительная сила, которая руководила тобой. Ты уже не человек и по-человечески ни рассуждать, ни мыслить уже не можешь. Может быть, это-то и спасало…»
Вспоминает Шишкин Григорий Степанович: «Как относились к потерям? Удивительное создание человек – ко всему привыкает. Вот у меня товарищ был. Спать ложишься, когда холодно, шинелью накроешься, прижмешься друг к другу, чтобы теплее было. Чтобы табаком не поделиться или письмо, полученное из дома, вслух не прочитать?! Такого и быть не могло! И вдруг возвращаюсь с очередного задания: «Леху не видел?» – «Леха накрылся… На фугас наехал». На следующий день не то что забыл, а успокоился. Вроде как в порядке вещей. Перед боем понимаешь, что тебя могут убить. Письма и кобуру отдавали комсоргу батальона Прибыткову, на хранение: «На. Я пока еду, потом вернешь».
Перед боем еще адресами обменивались, чтобы написали родным, если что… Вроде и понимаешь, что убить могут, а бывало очень страшно. Приказ: «Наступление в 12 часов». Сидишь в танке, танк закрыт. Осталось 5 минут – начинает брать дрожь, 4 минуты, 3 минуты – уже зубы стучат, коленки дрожат, как у самого последнего труса. Главное, не показать это экипажу. Трешь подбородок, как будто он у тебя чешется, чтобы не показать, что у тебя губы дрожат. Как только пошли в атаку, то страх как-то сам проходит. Голова холодная. Прекрасно все рассчитываешь, и все мысли только о том, как бы только не пропустить опасность, где побыстрее проскочить, где помедленнее, где влево, где вправо, каким снарядом – фугасным или осколочным. Короче, работаешь. Или вот движется колонна в наступление. Знаем, что дорога заминирована, а разминировать не успели, нужно двигаться. Головные танки менялись через каждые 15 минут. И вот наступает твоя очередь. Думаешь: «Е-мое, те прошли, а повезет ли мне?» А потом 15 минут колоссального напряжения. Повезет – не повезет…»
Вспоминает Деген Ион Лазаревич: «У поэта Семена Гудзенко есть такие строки: «Ведь самый страшный час в бою – час ожидания атаки». Я мог контролировать свои эмоции перед атакой. И даже когда мне становилось очень страшно, я научился искусно скрывать этот страх, чтобы не дай Господь кто-то заподозрил, что еврей – трус. Вы правы, нет ничего тяжелей этих последних минут перед атакой… Иногда, чтобы снять напряжение перед боем, кто-то из нас шутил: «Танк генерала Родина налетел на мину!» И все дружно хохотали.
Далее, интересные комментарии читателей:
Сергей.
Я читал воспоминания штурмовика, дважды Героя. Во время получения боевой задачи руки начинали предательски дрожать. Тогда он закуривал и руку с сигаретой опирал локтем на стол, рука не дрожала, а подчиненные думали — батя спокоен, значит задание несложное…
Вот оно как.
Герои те, кто умеет задавит свой страх.
apagni.
По рассказам отца страх приходил после боя: сами из машины вылезли или вытащили тебя одного, а ребята там остались. Говорил что «наркомовские» были всегда, если не сгорели в машине, да и шнапса гансовского хватало. Помогал. А до боя и в бою мысли были о другом. Боятся некогда было — смотришь в триплекс где цель и командуешь: лево-право -бронебойный, осколочный,-короткая-выстрел! Всё остальное сказки. Командир СУ-85, 1_й Прибалтийский фронт.
al-kozhewnikov16.
А у меня родной дядя Михаил Константинович Кузнецов, с 1942 года воевал танкистом на Т-34-75, а потом на Т-34-85. Участвовал в танковом сражении на Курской дуге, четыре раза горел, но остался живой, войну закончил в Берлине, командиром танковой роты! Мало рассказывал про войну, а вот когда после бани примет на грудь, тогда я ему вопросы задавал и он рассказывал, потом ещё стопарь и плакал!
Ринат Низамов.
Мой отец был механиком-водителем т34-85, говорил, что, когда идешь в атаку, то в шлемофоне стоит сплошной мат, а сам ты уже не человек, а зверь какой-то.
